Твоя примерная коварная жена - Страница 45

– Ты случайно не этого ли человека видел здесь в офисе? – с проснувшимся интересом спросил Воронов и, достав из кармана, показал Ушакову фотографию Антона Попова.

– Нет, этого человека я совсем не знаю. Я вообще не уверен, что прав и что мне нужно отвлекать вас от расследования всей этой ерундой…

– Слушай, парень, ты бы не мямлил, – Дмитрий стал терять терпение, тем более что у него начала противно кружиться голова. Видимо, пусть и с опозданием, сказывались последствия удара.

– Извините, я пойду.

– Погоди, – Дмитрий, проклиная свою привычку доводить любое дело до конца, придержал его за рукав пиджака. – Расскажи толком. Кого ты видел? Когда? Где?

– Понимаете, – парень выглядел совсем несчастным, – у моего папы был друг. В армии. Очень близкий друг. Точнее, двое друзей. Они втроем в Афгане не разлей вода были. Военная дружба она самая крепкая. Мне папа рассказывал. В общем, это, конечно, давно было. Более четверти века назад. Я тогда совсем маленький был. Родители рано поженились, потому что я должен был родиться, и папу в армию забрали, когда мне год исполнился.

Информация доходила до Воронова, как сквозь вату. Ушакова-старшего забрали в армию, и он попал в Афган. Во время одной военной операции его сильно ранило. Вместе с друзьями накрыло взрывной волной. Очнулся он уже в госпитале и узнал, что один из его ближайших друзей погиб, а второй был ранен, хоть и несильно. Ему осколками скалы изрезало лицо, и его отправили в Душанбе, а оттуда в Москву, убирать изуродовавшие его шрамы.

Ушаков в госпитале лечился довольно долго, затем его демобилизовали, и он вернулся домой. Своего оставшегося в живых друга он пытался найти, но безрезультатно. Тот был родом из Казахстана, воспитывался в детдоме, и, когда Союз рухнул, а связь между «братскими республиками» расстроилась, след его был окончательно утерян.

Фронтовая дружба в сердце Ушакова-старшего оставила глубокий след, и о своих друзьях он подрастающему сыну рассказывал часто и помногу. У них дома даже фотография на буфете стояла, на которой были все трое – молодые, беззаботные, лихие.

– Понимаете, – Степан заметно волновался, – мне показалось, что одного из этих двоих на фотографии я как раз тут и встретил. В коридоре «ЭльНора». Как мне кажется.

– И что? – не понял Воронов. – Что тебя так взволновало? Подошел бы и спросил. Глядишь, и помог бы своему отцу найти старого боевого товарища, с которым его жизнь по свету разбросала. Ты сам-то местный?

– Отец умер недавно. Ему уже не помочь. Я из Архангельской области. Там после института работу не мог найти, а здесь и климат лучше, и к Москве ближе. В общем, я сюда приехал, у меня тут двоюродная сестра живет, в фирму одну строительную пристроился, квартиру снял. А недавно меня Элеонора Александровна позвала к себе работать, я и перешел, потому что это ж здорово, в «ЭльНор» попасть, да еще главным инженером. Я, конечно, еще неопытный, но я стараюсь, честно-честно. А про спросить, это вы правильно говорите. Я этого человека найду и спрошу. Надо было, конечно, сразу, но я просто не понял, почему так. Видите ли…

У Воронова зазвонил телефон, он нажал на кнопку, отмечая, что почему-то у него противно дрожат руки. Звонил Иван Бунин.

– Погоди, парень. Потом дорасскажешь, – хрипло сказал Дмитрий, отчетливо понимая, что, пожалуй, ему нужно на воздух. – Да, алло.

– Слушай, боец, а ты когда-нибудь слышал песню о том, что Бжезинская принимает наркотики?

– Нет, – Воронов опешил, пытаясь представить, как выглядела Бжезинская каждый раз, когда он с ней разговаривал. – А у тебя откуда такие сведения?

– Сорока на хвосте принесла. Причем ты эту сороку отлично знаешь.

– Инка, что ли?

– Она самая. Ты бы приехал, послушал тоже. Занимательнейший рассказ. Только побыстрее давай, а то ее величество торопится.

– Сейчас приеду. – Воронов широкими шагами уже направлялся к двери, но все-таки остановился, чтобы сказать Ушакову, что они обязательно договорят в следующий раз. Но того уже и след простыл.

* * *

Начало 90-х

Эля Фалери

После смерти папы жизнь стала совсем другой. Настолько другой, что Эле временами казалось, что ее детство, волшебное чудесное детство, в котором она была настоящей маленькой принцессой, всеми обожаемой и балуемой, ей привиделось.

Сначала в их с мамой доме перестали бывать люди. Если раньше редкий вечер обходился без шумной гомонящей компании маминых друзей, людей талантливых, ярких, страстных, или серьезных чинных разговоров, которые вели за круглым столом в гостиной папины коллеги-чиновники, то теперь вечера они с мамой проводили вдвоем. И не было ничего тоскливее этих вечеров, которые мама проводила, стоя у широкого окна с видом на улицу Горького, завернутая в тяжелый шерстяной клетчатый плед, привезенный папой из командировки в Англию.

Эля физически ощущала, что в квартире они живут по-прежнему втроем. Она, мама и тоска, занявшая место папы. Тоска и уныние. Именно поэтому уже в середине первого курса Эля старалась как можно меньше времени проводить дома. После учебы она задерживалась в библиотеке, готовясь к семинарам, или ехала в общежитие к Эле Яблоковой, чтобы там вместе поработать над чертежами, или вместе с Элей и другими сокурсниками отправлялась в кино, или в кафе-мороженое, или на каток.

Вторым ударом стало увольнение домработницы, их надежной, верной, незыблемой, как скала, Клавы, которая помогла им с мамой пережить первые ужасные недели после того, как папа покончил с собой, и по-прежнему тянула на себе весь их быт, несмотря на то что платить ей семья Фалери больше не могла.