Твоя примерная коварная жена - Страница 46

Клава уволилась в марте, не глядя в глаза, сообщила, что нашла другое место, где ей обещали выбить квартиру в Москве и платить зарплату.

– Вы поймите меня, – чуть не плакала Клава, собирая свои немудреные пожитки. Все эти годы она жила в маленькой комнатке за кухней, став для Эли неотъемлемой частью интерьера. – Мне пенсию оформлять через год. А для этого стаж нужен. Да и деньги мне нужны. Я ж сестре в провинцию отправляла раньше, она одна троих детей поднимает, а вот уж почти полгода ни копеечки не выслала. Маргарита Павловна, простите меня, не держите зла на дуру старую, и ты, Элечка, не сердись, я ж тебя вырастила. Ты мне как внучка.

Что-то возражать или как-то противиться Клавиному уходу мама была не в силах. Теперь она каждый день беспомощно стояла у плиты, пытаясь приготовить что-то удобоваримое для себя и дочери, но получалось у нее плохо. Котлеты пригорали, капуста в супе напоминала проваренные тряпки, обожаемый Элей клюквенный кисель стоял склизким комом, потому что в него было положено слишком много крахмала, яичница засыхала, бифштекс превращался в подошву, молоко заливало плиту. Элины юбочки и блузки теперь всегда выглядели жеваными, а туфельки нечищеными.

Эля, которой страсть как не хотелось превращаться из принцессы в Золушку, терпеливо ждала, что мама освоит премудрую науку ведения домашнего хозяйства и как-то адаптируется к новой жизни, но чуда не произошло. Эле пришлось самой браться за пылесос, учиться нажимать кнопки на стиральной машинке, варить пельмени и орудовать утюгом.

Налаживать быт ей помогала подруга, выросшая в маленьком поселке и, казалось, умеющая все с раннего детства. В руках Эли Яблоковой все горело. Тесто всходило пышное и нежное, котлеты получались мягкими и сочными, суп наваристым и очень вкусным, кисель однородным, мясо в меру прожаренным, а каша сладкой и густой.

На втором курсе Элла и Нора вдвоем то и дело затевали пироги, терли свеклу для борща, лепили вареники с вишней, крахмалили тяжеленный тюль, в складках которого по-прежнему любила прятаться осенними вечерами Маргарита Фалери. Она усилий дочери и ее подруги, казалось, не замечала. Мама переживала очередную свою личную трагедию – уход из Большого театра.

Век балерины короток. Мама и так задержалась в театре гораздо дольше пенсионного возраста – тридцать шесть лет. Сначала ее держали в знак почтения перед всемогущим супругом, потом какое-то время из жалости и уважения к ее горю. Но когда женщины семьи Фалери отметили годовщину смерти своего кормильца и благодетеля, Маргарите пришлось уволиться из театра под гнусный шепоток, который сопровождал теперь семью повсюду. Самоубийство, финансовые махинации, позор, позор, позор, от которого Маргарите хотелось бежать, закрыв глаза и зажав руками уши.

Теперь она неделями не выходила из дома, как привидение бродила по квартире, не снимая ночной рубашки и лишь накинув сверху длинный бархатный халат. Элиных друзей, в том числе и мальчиков, отдававших дань Элиной неземной красоте, она не стеснялась совершенно. Куталась в шторы, обхватив руками чашку со сваренным Элей какао, и часами смотрела на бегущую по своим делам разноцветную московскую толпу.

Мать очень быстро располнела, перестав влезать в свои моднейшие заграничные наряды, любовно привозимые отцом из командировок. Годами отказывая себе в еде ради балета, она теперь словно наверстывала упущенное, наворачивая приготовленные дочкой разносолы. То ли мстила самой себе, то ли просто пыталась убить ту тонкой работы фарфоровую статуэтку, которая когда-то порхала по сцене, приковывая к себе восхищенные взгляды зрителей.

Эля смотрела на мать – обрюзгшую, оплывшую, с большим животом и ногами-тумбами, так непохожую на любимую, вкусно пахнущую, вечно пританцовывающую мамочку из ее детства, – с ужасом, но поделать ничего не могла. Отец покончил с собой, мать превратилась в вечно что-то жующее чучело, с заляпанной жиром и другими пятнами грудью. Беспощадное зеркало в старинном шкафу, то самое, в котором жило чудовище, наградившее Элю в детстве сотрясением мозга, зло насмехалось и над самой Элей. То ли от горя, то ли от тяжелых будней, в ней уже тоже мало что напоминало того неземного эльфа, девочку-ангелочка, на которую с умилением смотрели знакомые. Старые наряды выходили из строя, а для новых не было ни связей, ни денег.

Однако, как оказалось, и это еще был не край беды. Следующим этапом падения в ту бездну, в которую скатывалась мама, стали мужчины. Она неожиданно начала выходить из дома, таскалась на странные полусветские тусовки, где на Маргариту Фалери смотрели, как на привидение, но по памяти еще пускали. В доме появлялись все новые и новые ее любовники, как мухи на мед слетающиеся то ли на лихорадочный блеск в материнских глазах, то ли на ее постоянную готовность к сексуальным утехам, то ли на огромную квартиру в центре Москвы, оставшиеся от прошлой жизни драгоценности, меха и антиквариат, которые обязательно бы конфисковали, если бы отец не решил вопрос кардинальным способом.

Эля заканчивала третий курс, когда мать внезапно вышла замуж. Ее новый муж – прощелыга-журналист, приехавший покорять Москву откуда-то из тьмутаракани, моложе матери на двенадцать лет, ходил по длинному коридору их квартиры, картинно завернувшись в полотенце, еле-еле держащееся на бедрах и скорее подчеркивающее наготу, чем ее закрывающее.

Он ел приготовленную Элей еду, не утруждая себя даже такой малостью, как убрать за собой тарелку в раковину, никогда не спускал за собой воду в унитазе, оставлял хлопья пены для бритья на зеркале в ванной, и Эля внезапно для себя осознала, что из маленькой всеобщей любимицы, баловницы и капризницы превратилась в прислугу для матери и ее сожителя.